| Я не прощаю предателей, потому что сам не предаю!

Горят! Клянут!
Корят! Влекут!
Поднимут и бросят наотрез!
Глаза твои цвета шартрез!
В них страсть и боль, печаль и ласка -
Они пьянят, в них есть абсента краска!

Крадут! Хотят!
Зовут! Хитрят!
Они сильны и точно врут -
В их ценность вкрался изумруд.
Бездонность, безразличие и власть,
Шартреза цвет хочу унять,

Прижать! Согреть!
Держать! Лететь!
И раствориться только в нем,
В тех малахитах, окольцованных огнем.

И этот цвет любви высокой,
Всевидящий за ними Аргус,
Павлином ставший одиноким,
Закрался в цвете аспарагус.

И слезы капают его так твердо
Нефритовым дождем о землю,
И причиняют много боли
Глазам твоим лесного цвета.

Устали! Смотрят!
Сжали! Просят!
Соединили Бога и земное,
Нарушив первозданное вразрез,
И все же пахнут чуть жестоко
Глаза твои цвета шартрез.

То «Господне воскресенье»
Пасха русская встречала:
Новодевичья обитель
Был в избытке ночью зритель,
Лицезрел я всё вне храма.

Рядом судьбы проплывали,
Кто-то плакал, кто-то светел,
Крест накладывали ловко,
Отвечая разом громко:
«Господи, скорей воскреси!»

Кто в руке держал две свечки,
Представляя, что есть кто-то,
И желал в миру прощения,
Бедным больше угощения -
Говорил под нос несложно.

Холодал потока воздух,
Службу окруживший ветром,
Гаснуть свечи заставляя,
В спины стукаясь играя,
Хор окутав дымкой серой.

Руку поп давал на милость
Целовать старухам всяким,
Молодым пример даривших,
А с икон, в слюнях залипших,
Свет смешался с мраком тяжким.

Прославляли мощи чьи-то.
Я не знаю, зачем, кстати
Их касались люди жадно -
От такой любви досадно,
Что идет хранимым в раке.

Вспоминаю сейчас это,
Как стоял тогда у храма.
И смешно, что в воскресенье
Нахожу в стихах спасенье,
А пишу тебе их, Мама.

Коварный снег,
Он стал дождём,
Что не кружился,
Как слагают поэты
В песнях не о чем,
За шиворот прилег.
Я на всё злился,
Плевать хотел.
Домой спать не пошёл.
Все думал о деньгах,
В объятьях юной проститутки.
Был лишь февраль,
Иль март – уже не помню.
Ах, Яна, так это ты мои
Три буквы алфавита?
Идешь. Гуляешь. Упряма.
Всё мимо. Двери закрыты.
Странно: и не любима,
Но всем нужна.
Кого-то позлила.
А снег коварный все кружился.
На встречу я пошёл,
О ней все думал на пути,
Той самой в юбочке путанее,
В объятьях чьих лежал.
Она снимала трусики.
Была во всем прилежна.
И грудь на тройку,
А это тоже алфавит,
Но только в цифрах.
У многих шансов нет,
Она тут победит любую,
Которые имеют только «бал»,
И что идут навстречу мне.
А снег за шиворот прилег.
Я присмотрелся.
Уже апрель настал.
Пора и с Яной отдохнуть.
Хотя б чуть-чуть.
И снова в путь.
Яну с пьяну!
Не хочу, но буду!
Ах, Яна – три буквы,
Три раза – всё с пьяна.

Апрель 2012

Не понимаю!
Что за нелепые мыслишки
Приходят в головы людей,
Когда считают, что их опыт
Отстал от жизненных бредей.

Парадоксально поражен,
Когда на мой вопрос «Когда?»
Она ответила: «Мне стыдно,
Я слишком поздно начала».
«Во сколько?» – повторил я снова,
Вопрос простой – в нем нет подлога. -
«Ответь, мне нужно это знать
Ты моя чистая тетрадь!»
Она, прищурившись в смятенье,
Крови прибившей в щеках цвет,
Так из подлобья посмотрела -
Готовилась мне дать ответ.
Еще немножко пождала,
Проговорила про себя
Ту фразу, что меня смутила
Через секунды погодя:
«Мне стыдно это говорить,
Ведь я неопытна совсем,
Мои подруги – это жизнь,
А я отстала от утех.
Я слишком поздно начала,
Мне восемнадцать только было…»
«Прошу молчи!» – ответил я. -
«Ты поняла, что говорила?
Ты усыпила во мне день,
Я не могу любить такое
Позорище, что так считает,
Я поражен теперь! О горе!
И как так можно рассуждать
Нелепо и совсем бездарно
В твои-то целых двадцать пять…
Прости меня, я был болваном.
И это поздно? Не пойму я,
И чей же опыт образцовый?
Тех кто в двенадцать раскрывает
На паперти свои оковы?…» -
И замолчал, нет больше смысла
Кидать эмоции в чулан
Захламленный и очень мокрый,
В котором только тараканы.

Но что меня тогда смутило?
Не возраст – он бывает разный,
А воспитанье этой дивы,
Что так бездарно рассуждает.
И в восемнадцать – может, норма,
А может рано – все равно,
Но застесняться, что так поздно -
Вот это, правда, завело.
И Бог с ней, мы же ведь минуты,
Которых будет в жизни всласть,
Но разве можно в боле раннем
Дивчине девственность отдать?

Гулял по парку. Осенний ор
С деревьев в мокрый плен лениво
Листья собирал. Я дальше шёл,
Ловил луч солнышка ревнивый.
Пустая, ведь промокла, лавка.
Не стал спасать ее от влаги
Народ, который с нее прыгал,
Сорвать пытаясь плоды яблонь.
Часть урожая догнивало в земле,
Хотя проворный таджик Толик
Там убирал. Я видел после:
С мешком по парку бегал дворник.
Упала ветка пред моей ногой,
Что шаг хотела сделать складно.
Пришлось мне оступиться глупо,
Боясь испачкать брюки Прадо.
Смешно! А ветер дул и подгонял
На лужах рябь. Каштаны свисли -
Я вспомнил, как в апреле Киев
Мне эндорфинов кидал в мысли.
Привык довольствоваться малым!!!
А запах ели к ноздрям спешил скорей.
И чрез алею малым шагом
Пришел домой, прошу, поверь!

Я знаю, что время придет,
Что мы обретем чистоту,
С небес Иисус к нам сойдет,
Заполнит в сердцах пустоту.

Фанфары гудят, и стрелка часов
Летит незаметно и быстро,
Под тяжестью сотен и тысяч веков,
Учились, учились убийству.

И Вера живет в вере в Россию,
В вере в Надежду, Любовь, Красоту,
Храни всех, Господь, храни, мы просили,
Любили, надеялись, ждали мечту.