| Я не прощаю предателей, потому что сам не предаю!

На твоих зубах осколки
Пожелтевшего налета,
Что мешают тебе жить,
Не дают смотреть с полета
На бегущие машины,
Что давно спустили шины,
Но пока еще стремятся
В чудеса, что им так снятся
О прекрасном, о далеко,
Что уже ко всем жестоко.

Нас так давно не видно вместе,
Я даже позабыл твое дыханье,
И голос твой фантазия лишь красит
В мечтах моих пустившихся в скитанье.

Промчалось время – я даже повзрослел
Немного, лишь на три годочка, смеха ради,
И взгляд чуть тусклый отдает зеркально -
Я позабыл волну твоих шипящих прядей.

И Понедельник более не встречен будет этот,
Ведь как под песню и гармонь шального ветра
С моих окон упало сердце этажа восьмого,
Вдруг вспомнив о тебе прохладным летом.

А в ночь на Вторник снег опять катался,
Сугробы утром помогая дворникам построить,
Мне не хотелось даже выйти к морю
Снежинок, обступивших стены дома.

Среда запомнилась лишь сластью,
Когда весь день ревел сапожник ливень,
Ломая снежные покровы гладью
Своих струящихся извилин.

И на балконе скользко было в Четверг -
Мороз гульнул, зато светило солнце,
Топило, гнало, перелило желтого немного
В тот голый парк, куда любуется оконце.

Вбежала ночь. И стала, вроде, затихать гулянка,
Встречала Пятницу природа и неделя вместе,
Серым бельмом испачкало раскат лазурный,
Затишье вмиг создав пред музыкальной бурей.

Суббота, только лишь ресницы целовала,
Съедая с них соленые просветы утра,
Застывших слез оставив терпкие осколки,
Она лишь подменяла страстные минуты.

И вот закончилась журчащая неделя,
Стихии затаились в Воскресенье разом,
Не улыбнешься мельком, жадно лая,
Прося увидеть снова те природные закаты.

Ты пропустила лишь неделю. Какую!
Один совсем я крашу каждый день устало
Своей романтикой и сердцем опьяненным,
Чтоб радуга скорей над домом встала.

Унынье и всплеск безграничных фантазий,
Смущенное бремя окунутся в сознанье
Из разрушенных мифов о трепетном чувстве,
Его нам забыть – преступленье живущим.
«Астория». Радостно плачет по нашим объятьям,
В них ласка и боль, созиданье, ненастье,
Чарующих ночью влюбленных в желанье,
И ей не забыть всех безмолвных свиданий;
То райское гнездышко, где люди сплетались,
Их души в смятенье с интересом касались -
И это любовь пылала в надежде
Растопить навсегда свою безмятежность
В тех схватках из страсти, улыбок и стонов,
Она прижимала, давили оковы
Безудержной мысли, чтобы ночь продолжалась
Без слов и упреков – и в сердце осталась
Та светлая комната, где мы были вместе,
И выдержать боль расставания на веки
Теперь суждено, и в силах гнетущих
Наш разум застынет в желанье грядущем
Увидеть те взоры неприкаянных судеб
И кажется даже, что такого не будет,
Больше ярких эмоций, такого застолья,
Тишина и покой – в сладком звуке «Астория».
И в жизни другой не заметив былого,
Брошу в безвестность на рог векового
Поступка слепого, увидеть те чувства,
И даже порой нам будет и грустно,
Но где бы мы ни были, сердце безмолвно
Будет стремиться в то гнездышко снова,
Где ангелы нравились наши друг другу,
И в мире Любовь безгранична повсюду.

Мррррррр! Я просто Кот!
Пришел сегодня в гости к Вам,
Я все хочу, не глуп и горд,
Могу царапать милых Дам.

Мррррррр! Я льстец большой,
Бываю славный, но я хам,
Угодник страстный Лавербо́й^[1],
Могу ласкать часами Дам.

Вы не откажите в моем капризе,
Багаж любви за мной огромен,
Я остроумен и с сюрпризом,
И взгляд всегда для всех бездонен.

Смеюсь чуть громче женских стонов,
Я слышал много их в постели,
Когда покусывал и шлепал
Своих избранниц на неделе.

Брезглив и малость прагматичный,
Серьезен, иногда смешен – бывает,
Я Лавербой простой столичный,
Узнав меня – не забывают.

Я просто Кот!
Я не подаррррок!
Я Лавербой!
Я – Александрррр!

[1] Лавербой от англ. «Loverboy» – бабник, донжуан; дамский угодник; красавец, красавчик.

Горячее тело, фигурка под тридцать -
И все хорошо, но мне стоит влюбиться
Сначала в губы твои, сплетенье ресниц,
Раскаты бровей, узоры глазниц,
Улыбка ее и ямочки в щечках,
Как брови приподняты – радостны очень,
Дыханье под утро, запахи тела,
Коснувшись меня, безрассудно хотела
Держаться все крепче, чтобы только одна
В жизни моей была все ж сильна.

Красивые рифмы, не стоит ценить,
Звуков вульгарных мотив не затмить,
Даже хамством безудержным звонко;
Но ты сморкалась слишком громко
Утром, в ванной, я аж просыпался,
Желание крикнуть, но робко держался -
Культура превыше…Но это услышав,
Я быстро раздумал на диве жениться!
И пусть твое тело еще и в порядке,
И личико мило и страстны повадки,
Голос приятный и чувство глубоко;
Прости! Ты сморкалась слишком громко!

Всем жаждам чужды изваянья
И словно тайные свиданья
Пишу стихи я в полной мгле.
И вновь, когда уж полночь два пробило,
Бегу за ручкой и листком,
Чтобы дознанье не погибло;
Пишу с задумчивой тоской.
Хотя бывают и минуты,
А может даже и часы,
Когда пишу я в те секунды
Слова невиданной красы.
Рука бежит и хочет жить
Листок бумаги,
Не занимать и мне отваги,
В терпенье и в желанье возродить
То, что давно уже ушло,
Но наше время не пришло;
Лет через десять – через пять
Мы все стихи начнем читать,
Тех, кто давно уже иссяк
И телом бьется об косяк,
Души не чая и ломая руки,
Тогда возьмемся заново за луки…
А что нам лук? Когда идет уже на нас
Родимый, родный, божий глас,
Вознемогая испокон веков
Под звонким звоном каблуков,
Что так стучат в ночи темной,
Что так зовут тебя с собой,
И просят бросить этот бред
И заставляют на обед
Есть миссис Пустоту,
А та конечно на лету,
Та даром время не теряет,
Она все в дело притворяет
И заставляет (всех нас) ошибаться,
Потом до жизни всем сшибаться
По кабакам и по вокзалам,
Где людно, душно и темно,
По непонятным мне каналам,
Где жизнь и смерть всегда одно,
Где языки зовут, клевещут и шипят,
Как две замызганные тени,
Все громче вслух мне говорят
О чудесах, которых мы не видим
И в подсознанье ненавидим…
А мне то что, я здесь, один,
Пишу стихи я в полной мгле,
И словно тайные свиданья
Всем жаждам чужды изваянья.